— Давай притворяться, что этот кофе — шампанское.
— А зачем нам это делать?
— Ну, чтобы праздновать жизнь. Знаешь, как это богатые и изящные люди делают, классные люди.
— Я предпочитаю кофе, кофе простого рабочего человека.
— Ты так провинциален, Билл! Знаешь в чем твоя проблема?
— В чем?
— У тебя нет радости в жизни.
("Coffee and Cigarettes", Jim Jarmusch, 1983-2003)

Когда я вошла в здание офиса, Янина уже яростно натирала пол, сосредоточившись на тряпке. Со снующими по коридору работниками она в то утро здоровалась не так как обычно — прервав работу и давая секундный покой многострадальной швабре, а торопливо, вскользь, будто не замечая тех, кого ежедневно приветливо одаривала своим златозубо-улыбчатым "Здобрымутром!"

- Работки много имеете? - тихо обратилась ко мне на своём забавном местечковом диалекте, не отрывая глаз от тряпки.
- Пока немного, - говорю, в недоумении замечая на опущенных веках густой слой тёмно-коричневых теней. "Батюшки мои, в честь чего такой маскарад?" - думаю про себя, но спрашивать не рашаюсь.
- Тогда я к Вам забегу, у меня очень вкусное кофе есть, - заговорщическим шёпотом сообщает она, шуруя шваброй вдоль плинтуса. Поправлять её бессмысленно, - она не придаёт значения правильности речи, ведь та ещё не гарантирует правильного понимания сути.
- А и забегайте, - улыбаюсь, предвкушая скорое посвящение в некое секретное дело.

Проходит минут двадцать, она является вся такая загадочная, в таинственно сдвинутом на нос капюшоне и, испытующе сверля меня маленькими живыми зрачками, интересуется:
- Скажите, очень заметно?
- Не очень, - отвечаю на всякий случай, ещё не догадываяь о причине осмотра, но полагая, что "очень" - ключевое слово.
- Что, правда не видно? - чуть колеблясь спрашивает она и откидывает капюшон.
- Яня, Вы хотите знать, заметны ли тени? — лукавлю я, начиная различать проступающую сквозь перламутрово-коричневый тон тёмную лиловость на левом веке. - Да, вот теперь очень заметны.
Она прибавляет взгляду выразительности посредством лёгкого вытаращивания глаз, быстро опускает неумело накрашенные ресницы и снова спрашивает:
- А вот так? Точно не видно? Нисколько? А Вы внимательней смотрите.
- Фингал, что ли? - деликатничаю.
Она многозначительно кивает головой и поджимает губы. Весь облик являет собой немой укор судьбе.
- А я-то думаю, - что это вдруг Яня краситься на работу стала?
- Ай, и не говорите. Вы же меня знаете, я ведь не крашусь, - только если по большим праздникам - в этом году на дочкину свадьбу, на поминки, да вот ещё на братовы юбилей. А тут нА тебе, на работу намазюкалась! Все только смотрят и ничего не понимают. Думают: "совсем Янька сбрендила на старости лет". А я что? Молчу. Пусть думают что хотят.

Она снимает куртку, вешает в коридорчике, проходит дальше, на ходу оттирает невесть откуда материализовавшейся тряпочкой тёмное пятнышко на двери. Будто угадывая мой немой вопрос, объясняет:
- У меня всегда в камызэльке есть чистая тряпочка. Не могу, если вижу грязь, аж прямо всю трясёт.
Удостоверившись в том, что пятно исчезло и мгновение полюбовавшись девственно чистым местом, она прячет тряпочку в карман "камызэльки" и принимается за раковину.

- В молодости-то конечно, красилась. Если помните, были такие хорошие польские тени ещё до независимости - такие фиолетовые, синие, зелёные... Мне нравилось, чтобы поярче. А сейчас для кого краситься? Для Старого? Для директоров? Для вадибининкасов? Но Вы так ещё молодая, Вам можно, - спохватывается она, по-своему интерпретировав мою улыбку. - А мне это уже не надо... Янина наливает в электрочайник воду, коротко шмурыгнув носом каким-то своим неозвученным мыслям.

- Вы наверное дорогой косметикой пользуетесь? - после небольшой паузы продолжает она непринуждённый светский разговор.
- Ну как Вам сказать... Не самой дорогой, но и не дешёвой, конечно, - рассеянно говорю я, запуская программу.
Она одобрительно кивает и, старательно избегая клавиатуры и в особенности мышки, смахивает пылинки со стола и монитора и продолжает откровенничать:
- Вообще-то это дочкины тени. Очень дорогие. Очень, - тут она прекращает шуровать тряпкой и, обернувшись ко мне, чтобы очевидно, насладиться реакцией, чеканит каждое слово: "сто восемьдесят литов". Поражённая, я качаю головой, словно не в силах произнести ни одного вразумительного слова, лишь тихо по-совиному восклицаю: "У-у!"
- Это младшей моей тени. Одолжила мне, пока синяк не пройдёт. Она абы какую косметику не пользует, - в голосе Янины ликуют фанфары материнской гордости. Оценивая на глазок толщину слоя на её веках, прикидываю в уме стоимость сегодняшнего макияжа - литов на восемь потянет... "Роскошно!" - говорю. Она с молчаливым достоинством аккуратно насыпает в чашки принесённый кофе и торжественно заливает кипятком.

Свежезаваренный напиток источает кофейно-банановый аромат. Янина вдыхает с видимым удовольствием и осторожно отхлёбывает. Она обожает кофе и поэтому никогда не отказывается от чашечки, если угощают. А угощают её во многих местах - в бухгалтерии, в отделе кадров, в других отделах, - там, где она убирает. С недавних пор Янина увлеклась кофе с добавлением различных ароматизаторов и похоже, ставит эксперименты на мне, проверяя продукт на пригодность. Примерно раз в месяц она откуда-то приносит новый образчик кофе и предлагает мне испить на двоих, не особо обращая внимание на посторонних. Откуда она берёт его? Обычно, когда кто-нибудь из работников делится кофейной новинкой, она, тысячу раз извинившись, отсыпает в самодельный кулёчек две порции и при удобном случае отправляется к ею же назначенному "кофейному эксперту" в моём лице. Чаще всего это происходит в дни уборки в моём секторе. Если во время дегустации кофе мне понравился, она просит купить ей в городе точно такой в таком-то магазине по такой-то цене (все подробности о товаре она заблаговремено уточняет), так как небольшой деревенский магазинчик не способен потрафить всем прихотям Янининой кофейной души. Если же "эксперт" кофе бракует, но ей самой он всё-таки нестерпимо нравится, она, вероятнее всего, обращается с этой просьбой к кому-нибудь другому.

- Где ж это Вас так угораздило? - наконец задаю долгожданный вопрос. Янина оживляется.
- Старый руки распустил, - вздыхает она. "Старым" она назыает мужа, который старше её на два года.
- Как же так? За что??? - возмущению моему нет границ.
- За то, что я ему сигарет не купила. У него сигареты закончились, а я ему не принесла, вот он и...
- Но с какой стати Вы должны ему сигареты покупать?
- А с той, что евоные деньги закончились, так он потребовал, чтоб я ему за свои купила. А я не захотела. Он и так всю свою пенсию на сигареты эти проклятые тратит.
- Он что, так много курит?
- Целыми днями дымит. И ночью встаёт. Как на пенсию по инвалидности вышёл, когда у него с ногами начались проблемы после той травмы на работе, так и стал пыхтеть не переставая. Пока курит, ничего, а как сигареты закачиваются, прямо сам не свой делается. Злой как чёрт, и не подходи! Начинает матом ругаться, кричать... Я сама конечно на этот раз виновата... Вредная потому что. Вы даже не представляете, какая я вредная бываю. Вот за свою эту ужасную вредность и поплатилась.
- Вот как? Значит, сами виноваты?
- Ну да. Он кричит: "Янька, сходи за сигаретами, у меня закончились!" А я ему: "Да надоел ты старый чёрт, со своими вонючками! Всю хату завонял!" Он на меня матом, а я нет чтобы смолчать, так его нах.. послала. Так и ляпнула: "А иди ты нах..!" Ой, как он разозлился! Я-то всегда убегаю от него, когда он злится, чтоб не зашиб, а тут думаю: а чего это я всё бегаю? И не побежала. Вот такая я вредная. А он раз! И вот. Всё тело в синяках, не скоро пройдут. У меня ведь кожа нежная... Ну в общем, что тут говорить, сама виновата. Не надо было злить его. Вот, сегодня заказала блок сигарет у знакомых, которые возят, - всё дешевле, чем в магазине покупать.

Гляжу на неё и ничего не понимаю. Янина молча делает несколько глотков и продолжает, уставившись невидящим взором куда-то - в самую далёкую даль.
- Знаете, совсем он в последнее время плох стал, - ноги отказывают. Может когда курит, ему легче становится, не знаю. А побил считаю правильно, за дело. И пусть, я перетерплю. Ему радостей-то этих, совсем не осталось... Эх, знали бы Вы, как сейчас домой идти неохота. Такая там атмосфэра...

Я делаю последний глоток, она сидит с уже пустой чашкой, обхватив её обеими руками, словно пытаясь согреть их теплом остывающего фаянса. И хочется сказать ей что-то хорошее, утешительное, но я не нахожу таких слов, а только киваю в такт её утихшим признаниям. Мне трудно примерить на себя эту чужую жизнь, и поэтому, возможно, трудно понять до конца все её законы и уставы. Но мне бесконечно жаль её, эту маленькую трудолюбивую женщину с тщательно скрываемыми следами побоев, и так же жаль её несчастного мужа, о котором я знаю только то, что он бывший строитель, инвалид и ещё правша, и что вынужден опустошать запас лечебных травок и листьев смородины, собранных летом женой, в те дни, когда у него заканчивается табак.

- Спасибо, вкусный кофе, - улыбаюсь ей.
- Правда? Вам понравился? - радостно восклицает она, - Ой, как хорошо, а я так боялась - вдруг забракуете, а мне самой так понравился, когда у бугалтерш пила. Тогда вот, - она протягивает деньги. Возьмёте мне одну пачечку?.. Нет, лучше две. Старый тоже любит кофем побаловаться, - я его приучила по утрам пить. Так что, купите сегодня?
- Конечно куплю, Янечка.